Это была война против божественного образа, в соответствии с которым создан человек

Цви Фриман

Холокост обычно расценивают как восстание против разума и пример крайне «иррационального» поведения, искусственно разработанного и приведенного в исполнение патологически безумным человеком. Но на самом деле все сложней, и явление это крайне парадоксальное, ведь разум был не только объектом восстания, но и главным союзником. В результате диалектика оказалась столь чудовищно рациональной, что перешла все традиционные границы морали.

Холокост был не столько ниспровержением разума, сколько попранием морали. Это позволило научной ультрарациональности, которую Гитлер называл «ледяной логикой», представлять убийства как рационально оправданные действия.

Уильям Г. Такер, «Наука и политика расовых исследований»

Та же самая нация, которая была самой передовой в науке и этике, совершила предельно бесчеловечные акты — до такой степени бесчеловечные, что никто не мог поверить, что люди вообще на такое способны. Почему? Очевидно, потому что интеллект людей не основывался на фундаментальном для всех знании о том, что «в этом доме есть Хозяин» — Создатель мира, который им управляет.

По своей природе человек ощущает, что в жизни есть нечто священное – и в его жизни, и в чужой. Тем не менее, при этом он является существом социальным, и в данном качестве он охотно готов бросить собственную идентичность на костер общества. Так он жертвует не только собственной святостью, но с еще большей готовностью святостью тех, кто не принадлежит к его племени.

В истории человечества эта борьба между индивидуумом и обществом никогда еще не достигала такой кульминации, как это произошло в 20 веке, начиная с расцвета фашизма, программы расовой зачистки нацистской Германии, а затем Холокоста — вплоть до американского движения за гражданские права, которое логически за этим последовало.

Нам остается собрать кусочки этого пазла воедино, хорошо изучить и с максимальной серьезностью задаться вопросом: способны ли мы создать и сохранить общество, в котором каждая отдельная жизнь священна, причем не только в данный момент, но и на все времена?

И что еще более важно с практической точки зрения, так это ответить на вопрос: можно ли построить такой мир, опираясь на один только человеческий разум? Или мы должны принять священность жизни как неоспоримую догму, своего рода краеугольный камень, от которого следует всем танцевать?

Рождение человеческого достоинства

Именно во время пробуждения Европы в 17 веке, когда ценности, которые привели к образованию нынешнего глобального общества, только начинали появляться, впервые зашла речь о достоинстве человеческой жизни. И в центре внимания оказалась Тора или еврейская Библия, как её ещё называют.

Может показаться странным, но в то время для всего остального мира она казалась чем-то новым. Незадолго до этого она была переведена на всем понятный язык, и ученые начали рассматривать ее как источник своих политических идеалов. В основополагающих работах Локка, Гоббса, Харрингтона, Селдена, Гротия, Кунея, Лейбница и других светил того времени именно Тора стала наиболее цитируемым из всех источников, как правило, даже более цитируемой, чем все остальные вместе взятые.(1)

Заметим, это были времена глобальных социальных переворотов, первого в европейской истории цареубийства (Карл I в Англии) и попыток управлять народом, не изибирая монарха (в Англии и Нидерландах). Конфликт между особыми «божественными правами королей» и тем, что позже стало называться правами человека, достиг своего апогея.

Это был век, о котором мы помним сегодня благодаря работам огромного числа живших тогда блестящих мыслителей и новаторов. И очень важно понять то, что в те времена буквально взывало к этим великим умам из древнееврейского текста.

В Торе эти люди нашли подтверждение, что каждый человек был сотворен по Божественному образу Творца, поэтому убийство или притеснение любого является агрессией против Бога. В конце концов, Бог вознаградил акушерок Египта за то, что они отказались следовать жестокому приказу своего царя и убивать еврейских детей!

Богом избранный народ сложился благодаря желанию всех евреев вместе взятых, а не по приказу одного земного царя, заключившего завет с Богом. Каждый человек имеет данное ему Богом право на свою собственность. Если бедняк взывает к Богу, тот к нему прислушивается. И даже над царем властен закон, а сам царь не кто иной, как слуга народа, и перед законом все равны. Царь может быть судим и наказан по закону, который должным образом соблюдали все евреи.

Многие из тех, на кого откровения еврейской Библии повлияли больше всего, в конечном итоге были вынуждены покинуть свою землю. Они перебрались через океан и высадили свои идеалы в почву, где никогда еще не ступали тираны. И наконец, объявляя о своей независимости, они провозгласили:

«Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены Творцом определенными неотчуждаемыми правами…»

Смелое заявление, но вызывает вопросы. Кажется, в нем скрыто противоречие. Что такого «самоочевидного» в равенстве всех людей? А если это на самом деле так уж самоочевидно, то зачем ссылаться на то, что все были созданы Творцом?..

Действительно, глубоко внутри этого заявления есть противоречие — противоречие между двумя совершенно разными умами с принципиально разными ценностями. Первоначальный текст был написан Томасом Джефферсоном – он использовал слова «священный и неоспоримый». А вычеркнул их скорей всего Бенджамин Франклин, заменив определением «самоочевидный».(2)

Если вдуматься, разница огромна. То, что священно, то и неоспоримо. Но то, что самоочевидно, находится в ненадежной власти человеческого разума, прихотей и желаний.

Только что в зародыш американского народа была заложена святость и неприкосновенность жизни, однако тотчас в дело пошел хирургический скальпель.

Джон Локк, любимый философ Джефферсона, очень хорошо осознавал эту опасность. Он записал эту мысль для себя, мрачно предвидя грядущие века. Вот его слова:

«Если бы человек был независимым, у него не было бы никакого закона, кроме его собственной воли, и никакого края, кроме него самого. Он был бы богом для себя, и удовлетворение собственных желаний стало бы единственной мерой и логическим завершением всех его действий».

Франклина больше вдохновлял его шотландский друг философ Дэвид Юм. У того на первом месте стоял разум, что, на первый взгляд, кажется вполне нормальным. Но, как показали следующие века, разум в глобальном смысле и человеческий разум не обязательно синонимы.

В Европе же, где само слово «священное» ассоциировалось с презираемой догмой, поставленной во главу всей церкви, человеческий разум уже отверг те представления, на которых была основана святость, столь импонирующая Джефферсону. Вольтер, великий гуманист и циник, выразился максимально ясно:

«Среди них возникает серьезный вопрос: произошли ли африканцы от обезьян или наоборот, обезьяны произошли от них? Наши мудрецы говорили, что человек создан по образу и подобию Бога. Так вот же прекрасный образ Божественного Создателя: плоский черный нос и небольшой или почти отсутствующий интеллект».(3)

Человечество стало слишком «умным» для своего Творца!

Менее равные

В Америке первым испытанием идеи равенства человечества было, разумеется, рабство.(4) Колониальное рабство 18 века было скорее всего самым жестоким рабством за всю историю. В Англии против него выступал Уильям Уилберфорс, набожный политик и филантроп — он со всей страстью боролся за запрещение работорговли на территории Британской империи. Однако в Америке у всех отцов революции были рабы. Сторонники отмены рабства основывали свои взгляды как на религиозной почве, так и ссылаясь на Декларацию о Независимости. Но все же землевладельческий Юг не мог позволить себе отказаться от рабов, а промышленно развитый Север не мог представить, как можно относиться к этим людям как к равным.

Человеческий разум не может слишком долго жить в состоянии когнитивного диссонанса, поэтому необходимо было допустить некое исключение. Тогда для людей было «очевидно», что негры не были созданы одинаково равными со всеми другими. И в случае каких-либо сомнений в определении «самоочевидного», лаконично выступал активист, провозглашавший: «Если на самом деле это не так, то американское рабство — чудовищное зло!»(5)

В следующем после революции столетии наука бросилась спасать этическую целостность в форме социального дарвинизма. Были сделаны научные измерения черепов во всех концах земного шара, результаты были подсчитаны и опубликованы, и выводы, принятые всеми учеными, гласили: негры не принадлежат к той же расе, что и их хозяева. Потому что если бы принадлежали, то не находились бы «на той стадии эволюции», на которой были в то время. И теперь, как утверждали ученые, стало очевидным, что некоторые люди менее развиты, чем другие. А если так, значит, они как бы менее равные.

Так самоочевидное снова возобладало над священным.

К 20 веку основное внимание таких исследований переключилось с чернокожих, которые уже населяли Америку, на европейцев, пытающихся прорваться через ее золотые ворота. И снова научные рассуждения были выдвинуты на передовую. Психологи и социологи бросились за работу, стремясь получить возможность наконец завоевать для своих сфер деятельности некоторое уважение как к по-настоящему сложным наукам.

Они заявили, что в системе измерения человеческой ценности в прогрессивном мире наука должна заменить религию. Роберт Йеркс, известный гарвардский психолог, заверил публику, что психометрия достаточно продвинулась, чтобы решить эту задачу. В своей статье в «Ежемесячнике Атлантики» он цинично заявил, что «человек так же может быть измерен, как и кусок металла».

«Представьте себе, — заключил Йеркс, — даже ценность человека может быть определена».(6)

И произошло оценивание. Психометрические исследования на острове Эллис показали, что 83% евреев, 80% венгров, 79% итальянцев и 87% русских были «слабоумными» — таким термином тогда было популярно определять тех, кто не способен принимать «разумные» решения. А такого рода «слабоумие», как было уверено общество, являлось наследственной чертой, которую не способно было изменить никакое образование.

С такими данными на руках приверженцы разума начали лобовую атаку против «глупых» представлений о религии и других пережитках «невежественного сентиментального прошлого», которые позволяли открыть ворота Америки для всех без разбора и обеспечить всем возможность получать образование и избирательное право.

Раньше дело евгеники и социального дарвинизма заключалось только в нахождении исключений из правил. Но теперь под раздачу попала сама демократия.

А кто мог возглавить эту бойню лучше, чем психолог Джеймс Маккин Кеттелл, настоящая американская икона, один из первых специалистов в области экспериментальной психологии, первым использовавший термин «психический тест».

В некрологе, опубликованном «Нью-Йорк Таймс», Кэттелл будет назван «старейшиной американской науки». В очень уважаемом журнале «Научный ежемесячник», основателем и редактором которого являлся Кеттелл, он заявил, что все общественные и политические институты должны «основываться на истинах, определенных наукой», и «ни одна социальная система, ни одна политическая теория не может поддерживаться, если она не соответствует науке». Поэтому отношение к Декларации о Независимости должно было быть таким же, как и к другим устаревшим научным теориям — «как мертвые тела, через которые мы двигались вперед».(7)

Какие же новые истины были определены наукой? Интеллект, характер и способность человека вносить свой вклад в развитие общества были определены с самого рождения, главным образом в соответствии с расой, и теперь было бесполезно ожидать, что на такие моменты можно повлиять с помощью образования – это так же бесполезно, как пытаться превратить брюнета в блондина. И вряд ли научное или интеллектуальное сообщество против этого протестовало. Голос мыслителя Гилберта Кита Честертона звучал на фоне тех реалий одиноко, если не считать его хорошего друга Джорджа Бернарда Шоу. Но и его несогласие с такой позицией было основано главным образом на его религиозных нравственных ценностях. В Америке единственными голосами протеста, которые раздавались из академического мира, были те, кто имел личный интерес к проблеме — другими словами, только евреи.

Великая раса

В те времена в Америке была популярна работа Мэдисона Гранта «Конец великой расы», написанная в 1916 году. 

Возможно, Грант был самым первым защитником природы — его называли «величайшим защитником природы из когда-либо живших», он основал зоопарк Бронкса и его «родителя», Нью-Йоркское зоологическое общество. Грант сражался бок о бок с Теодором Рузвельтом, пытаясь сохранить калифорнийские красные леса и американских бизонов. При всем этом сегодня он упоминается учеными крайне редко, потому что те справедливо стыдятся его отвратительного вклада в науку — не удовлетворяясь одним только сохранением редких видов животных, Грант также был немало обеспокоен сохранением расовой чистоты американцев.

Именно Мэдисон Грант впервые разделил саму европеоидную расу на три категории:

1. Нордическая — «великая раса» светловолосых голубоглазых гигантов, населяющий преимущественно Северную Европу.
2. Альпийская — доминирующая над большей частью Центральной и некоторыми частями Азии.
3. Средиземноморская — Южная Европа, северная Африка и Ближний Восток.

Грант объяснил, что Америка является великой страной, потому что она главным образом населена нордической расой, самой великой из всех. Но при этом важно понимать, что нордическое население Европы было уже не таким чистым из-за смешения (скрещивания) с двумя другими более «низшими» расами. Например, после 30-тилетней войны Германия оказалась полностью захвачена альпийскими крестьянами, и только недавно нордическая аристократия начала там постепенно восстанавливаться. Но Америка была даже в большей опасности из-за постоянно растущего наплыва «никчемных» рас.

В чем было решение вопроса? В строгих иммиграционных квотах, стерилизации «слабоумных» и создании гетто для представителей других рас, кроме нордической, а также в ограничениях на смешанные браки с ними.

Если читать «Конец Великой Расы» сегодня, то оценить ее можно только как абсурдное шарлатанство, по сравнению с которым шаманизм или астрология покажутся серьезными науками. Но что делает ее настоящим феноменом, так это то, насколько широко она была поддержана крупными учеными своего времени. Например, введение к ней написал сам Генри Фэйрфилд Осборн, президент Американского музея естественной истории, один из самых влиятельных палеонтологов и геологов Америки.

Да, были и критические обзоры, но, как сказал один ученый, «только в ненаучных журналах» (и писались они теми, кто исходил исключительно из эгоистических соображений). Литературный журнал «Йельское Обозрение» кратко резюмировал «урок биологии» Гранта, предупреждая Америку об опасности «зациклиться на равенстве, демократии и всеобщем образования». Делался вывод, что «мы должны кардинально пересмотреть нашу иммиграционную политику». Мол, Америка устарела в своих принципах.

Не потребовалось так уж много времени, чтобы все 3 желания Гранта исполнились. В некоторых штатах уже был принят закон об обязательной стерилизации, и теперь этот процесс еще ускорился, так что в период с 1907 по 1963 год более 64 000 американцев были подвергнуты принудительной стерилизации — преимущественно аборигены, чернокожие и иммигранты. Последняя принудительная стерилизация в США была проведена в 1983 году. С 1913 по 1948 год в 30 штатах Америки действовали законы против смешанных браков.

А в 1924 году, после большого количества свидетельств, приведенных  генетиками и социологами, Конгресс США закрыл золотые ворота острова Эллис, который был самым крупным пунктом приема иммигрантов, для всех «уставших, бедных и сбившихся в группы масс» с ограничением квот, что напрямую перекликалось с рекомендациями Гранта.

Американские приверженцы идей евгеники даже имели возможность внести свой вклад в дело нацистов: в 1939 году, когда почти 1000 немецких евреев ждали в открытом море на корабле, что их примет Америка, один из лидеров американской евгеники Гарри Лафлин убеждал Конгресс, выступая перед ним, что квоты приема следует сократить на 60% и даже рекомендовал лишить гражданства и депортировать некоторых иммигрантов, уже добившихся получения прав в стране. Вследствие этого корабль с евреями вернулся в точку отправления для «окончательного решения вопроса».

Обратно в Европу

В то время как Америка отступила от своих базовых ценностей, большая часть европейского сообщества переживала свою собственную форму социального регресса. По мере того, как технологии открывали человечеству прежде казавшиеся немыслимыми границы, росли города и развивалась торговля, аристократия и массы в одинаковой степени жаждали возврата к порядку и власти, утраченным с отменой феодализма. В Европе было гораздо проще продвигать идею о том, что благо общества превыше прав отдельных личностей.

В частности, это было видно на примере Прусской культуры. В 1904 году Эрнст Геккель, один из самых влиятельных естествоиспытателей Германии, открыто выступал за уничтожение больных новорожденных и использование какого-то безболезненного и быстрого яда для устранения всех тех «совершенно бесполезных жизней», которые лишь обременяли общество.

В том же году было сформировано Общество расовой гигиены, которое быстро зарекомендовало себя как одна из самых престижных организаций Германии. В ее коллегию входили некоторые из наиболее выдающихся ученых и врачей страны.

Тем не менее, на европейской земле американская идея о расовом неравенстве нашла практическое применение только с появлением Третьего Рейха. Книга Гранта была признана Гитлером «его Библией», именно так он и написал в своем личном благодарственном письме автору, став его преданным фанатом. Ганс Фридрих Карл Гюнтер, антрополог и евгенист, перевел эту книгу и подготовил научную основу для нацистской расовой теории.

Национал-социализм счел ненаучной старую модель об оказании медицинской помощи, согласно которой врач главным образом должен был заботиться о личном благополучии своего пациента.

Более научно просвещенным взглядом для страны, которая подарила миру величайшие научные достижения, было то, что главной целью медицины должно быть улучшение генетического здоровья людей в целом, что, конечно, потребовало бы отказа в медицинской помощи и даже в праве на жизнь для определенного круга лиц. По оценкам некоторых ученых, те, кому следовало отказать, составляли около трети населения.

В 1929 году нацистское правительство широко цитировало исследование Госни и Попено, двух очень влиятельных американских врачей, под названием «Стерилизация для улучшения состояния человека: собрание результатов 6000 операций в Калифорнии», как доказательство того, что широкомасштабные программы стерилизации действительно были осуществлены и при этом весьма гуманно. Сам Попено рассмотрел нацистскую программу стерилизации и, цитируя «Майн Кампф», назвал ее «политикой, которая будет соответствовать лучшим идеям евгенистов во всех цивилизованных странах». После войны, во время Нюрнбергского процесса, врачи приводили данные об американских программах стерилизации, признавая их источником своего вдохновения.

Стерилизация в Германии осуществлялась гораздо быстрей, чем в Америке — более 40 000 человек уже в течение первого года. Но и это было недостаточно быстро, учитывая огромное число «бесполезных паразитов», претендовавших на скудные ресурсы Германии. Была разработана программа эвтаназии, которая касалась детей младше 3 лет, а в конечном итоге была применена, включая 16-тилетних. Список болезней, которыми люди страдали, попадая из-за них в список смерти, также рос, в какой-то момент даже стал включать в себя такие проблемы, как недержание мочи и трудности с образованием.

Убийства в гуманитарном стиле

Истина, которая смотрит нам в глаза ледяным взглядом, правда, которую мы все отчаянно хотим игнорировать, состоит в том, что самые чудовищные из ужасов нацизма были не только рационализированы, но и лицензированы и подпитаны преданностью жителей Германии этике разума.

Германия не была Суданом или Угандой. Это была страна, где, как отмечала Ханна Арендт, даже такой недоумок, как Адольф Эйхман, мог с предельной ясностью процитировать и подробно изложить категорический императив Канта о морали. Это была страна, жители которой более, чем любой другой народ, от Лютера до Канта, Ницше, Хайдеггера и братьев Гримм, преуспели в выяснении того, что правильно и что неправильно — с точностью немецкого педантизма. И именно этот инструмент больше, чем любая другая немецкая технология, позволял хорошим мужчинам и женщинам совершать самые ужасные преступления против человечества.

Австрийский зоолог и зоопсихолог Конрад Лоренц, с юных лет любивший животных, которого впоследствии называли «отцом этологии» (науки о поведении животных), в 1973 году был удостоен Нобелевской премии за свою работу. Читая его произведения, поражаешься чувствительностью и глубиной характера автора. После войны он был известен своей активностью в области защиты окружающей среды. Однако до и во время войны он был членом нацистской партии (из-за чего посмертно лишился почётной докторской степени университета в Зальцбурге). И в своем эссе 1940 года он представил, пожалуй, самую красноречивую аналогию для осуществления радикальных расовых зачисток:

«С одной стороны, тела с раковой опухолью — с другой стороны, люди с негодными представителями, которые живут среди них. Как и при раке, наилучшее лечение — это как можно раньше распознать заболевание и срочно пресечь рост зараженных клеток. Расово-гигиеническая защита от генетически пораженных элементов должна использовать столь же радикальные меры».

В автобиографии Лоренц элегантно рационализировал свою поддержку и поддержку своих коллег, удобно обходя стороной это «резкое» слово: «Никто из нас не подозревал, что слово «селекция», когда его начнет использовать власть, станет означать убийство».

Эти слова кажутся почти нелепыми, но Лоренц искренне говорит за себя и многих своих коллег. В своей ставшей классической работе «Нацистские врачи» американский психиатр и писатель Роберт Джей Лифтон рассказывает об идеализме и преданности многих из тех, кто участвовал в программе эвтаназии. Он писал, что этими людьми управлял не дух жестокости и уж точно не проявление иррациональности, но нечто противоположное — «преклонение перед научно-медицинской рациональностью».

Например, Карл Брандт был личным врачом Гитлера и ответственным за проведение программ эвтаназии. Но при этом фюрер был для него только на втором месте среди образцов для подражания. На первом месте стоял Альберт Швейцер, немецкий теолог и миссионер, исповедовавший религию «благоговения перед жизнью» и оставивший свой удобный дом ради того, чтобы оказывать медицинскую помощь людям в Конго.

Как и доктор Брандт, Германия никогда не оставляла учение Альберта Швейцера. Скорее, люди рассуждали о том, что благоговение должно быть еще более великим, если речь идет о здоровье человечества в целом — и с такой же преданностью разуму превращали возвышенную мораль в абсолютное зло.

В первой главе своей работы, исследующей человеческое насилие, «Знак для Каина», психиатр Фредрик Уэртэм представляет одно из самых тщательных исследований психологии нацистских врачей. Один эпизод суммирует все, судите сами.

В одном психиатрическом учреждении была проведена особая церемония кремации десятитысячного пациента. Все сотрудники — от врачей до секретарей — отпраздновали это событие кружкой пива. Глава учреждения, который лично пускал газ в камеры, где погибало огромное количество детей и пациентов другого возраста, признал, что его «раздирают» муки агонии его жертв, но, продолжил он, «успокоился, узнав, что в этом действе принимают участие выдающиеся ученые».(8)

Ни наука, ни немецкая этика не могли приивести к Холокосту так же, как технологии не могут вызвать войну. Но дело не в этом. Ученые, философы, приверженцы разума и высоких этических ценностей предоставили средства, обоснования и моральные оправдания, которые позволили людям, обладающим нравственными качествами, совершать самые невероятно безнравственные поступки.

Как мы дошли до сегодняшнего дня

Расизм был отвергнут не научным прогрессом, а сильным человеческим возмущением. Перелом в ситуации наметился не благодаря разуму, а благодаря возмущению Нюрнбергскими законами и событиями Хрустальной ночи. Только после того, как мир увидел фотографии из Освенцима и Бухенвальда, ученые постепенно и неохотно начали искать в научном расизме недостатки. «Нюрнбергский кодекс» был создан только после одноименного судебного процесса, и по сей день он является универсальной основой для ограничений научных экспериментов на людях.

В 1948 году в ответ на ужасы, выявленные в ходе этого судебного процесса, ООН сделала утверждение Джефферсона основополагающим заявлением для мирового сообщества в самом начале Всеобщей Декларации о Правах человека:

«Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства».

Трудно оспаривать идею о том, что движение за гражданские права в Америке было самым успешным и влиятельным общественным движением нашего времени. Это изменило то, как мы смотрим друг на друга и заботимся, намного быстрее и основательнее, чем любое другое подобное движение в истории, о котором я знаю. И зародилось оно не в лаборатории, не в академических залах, а в пламенных речах проповедников, которые цитировали слова Библии и Декларации о Независимости, учили свою паству, что «мы все дети Божьи», и пели гимны, где сравнивали себя с сынами Израиля, покидающими египетское рабство. Лидерами этого движения были не ученые, не профессора, а глубоко религиозные чернокожие баптисты и исполненные духом протеста евреи после Холокоста.

Тема человеческого равенства и почитания жизни отнюдь не была «самоочевидной», как написано в Декларации о Независимости. Это слово было ошибкой с того момента, как только появилось в тексте. Самым очевидным является то, насколько мы все разные. Сегодня наш удивительный мир, населенный 7 миллиардами людей, живущих на одной планете, возможен только благодаря тем, кто считает эти ценности священными и неоспоримыми, несмотря на все наши различия. И так должно быть. Жизнь должна считаться священной, и это за пределами разума.

Что мы выучили?

В контексте истории в очередной раз возникает вопрос, касающийся самых глубин человеческой психики: действительно ли я здесь представляю ценность как индивид или я просто еще один винтик в большом колесе жизни? Имею ли я самостоятельную ценность, подтвержденную моими правами, или только в соответствии с моим вкладом в целом? Я здесь только для того, чтобы служить благу всех остальных людей, или наоборот, общество существует, чтобы обеспечить благоустройство сада, в котором я могу процветать? Возможно, историю всего человечества можно рассматривать как борьбу между человеком и человечеством; между достоинством отдельной личности и торжеством социальных институтов над достоинством тех, кто их формирует.

В прошлом веке были мужчины и женщины, полагавшие, что эти вопросы должна решать наука, и именно их голос услышали и законодатели, и массы. Сегодня всем уже должно быть совершенно ясно, что этика не может быть предметом наблюдения в лабораторных условиях, измеряться штангенциркулем или взвешиваться в соответствии с определенной шкалой. А также должно быть ясно, что человек не может установить свои собственные границы в зависимости от своей ценности.

Мы не даем жизнь и не способны измерить ее ценность. Мы усвоили очень глубокий урок: воочию убедились, как разрушается этика, будучи в руках человека — и чем крепче хватка, тем быстрее происходит разрушение. Знание этики должно происходить из совершенно другой плоскости, находящейся далеко за пределами человеческой субъективности — от Бога.

Многие социологи, политологи, психологи, биологи и даже работники сферы образования рационализировали компромисс между индивидуальными правами на благо общества. Мне еще предстоит найти единственное гуманистическое обоснование, которое поставит право любого человека на жизнь выше коллективного целого, как это делает закон Талмуда. И тем не менее, есть одно эмпирическое обоснование, для которого прошлый век служит лабораторией. С того века мы слишком хорошо узнали, что общество, которое ведет войну против Божественного образа, в соответствии с которым создан человек, ведет войну против самого себя, а общество, которое прислушивается к этой истине, процветает.

Конечно, нельзя ожидать, что человечество примет то, что никак не связано с его разумом и опытом, независимо от высшего авторитета. И принцип, что каждая человеческая жизнь священна, дан нам как Божественный указ. Но, кроме того, он очень резонирует с врожденной нравственностью людей. И нам было продемонстрировано, особенно ужасами истории, которую мы все еще пытаемся оставить позади, что это жизненно важный фундамент, на который должен опираться устойчивый мир, мир, в котором каждый из нас сможет процветать и жить своей жизнью в гармонии, вместе со всеми создавая мир.

Сноски

1. На эту тему недавно вышли две превосходные книги: «Политический гебраизм: иудейские источники в ранней современной политической мысли» под редакцией Шохета, Зальцбергера и Джонса, издательство Shalem Press, 2008 (см. особенно Зальцбергер о Локке); и «Еврейская Республика: еврейские источники и трансформация европейской политической мысли» Эрика Нельсона, издательство Гарвардского университета, 2011.
2. Это утверждение Уолтера Исааксона в написанной им биографии Франклина. Он представляет вероятность того, что Франклин заимствовал рационалистическое понятие у своего шотландского друга Дэвида Юма, в то время как Джефферсон больше склонялся к Джону Локку. Другие заявляют, что исправление явно является делом рук Джефферсона.
3. Вольтер, Письма Амабеда (1769), Седьмое письмо.
4. Для обсуждения института рабства в Торе и еврейской традиции, см. многочисленные статьи на эту тему.
5. Цитируется у В.С. Дженкинса в «Идеи рабства на Старом Юге» (Глостер, Массачусетс: Питер Смит, 1960), 244.
6. Р.М.Йеркс, «Измерение человеческого разума», Ежемесячник Атлантики, март, 1923, с. 367, 370.
7. Джеймс М. Кеттелл, «Наука, Декларация, Демократия», Научный ежемесячник, 24 (1927): 201–2. 
8. Фредрик Уэртэм, «Знак для Каина», 157, 160.