Я соблюдал шабат, не зная, что личность моей биологической матери подвергала сомнению всю мою еврейскую жизнь.
Эллиот Ньюман
Моя рука задрожала, когда я потянулся к своей ермолке. Я не носил ее на улице, только в синагоге, но свадебная церемония, на которую я направлялся, была всего в нескольких кварталах от нее. Это казалось хорошим шансом испытать себя и понять, достаточно ли у меня мужества, чтобы носить кипу на переполненной улице Нью-Йорка.
Незадолго до этого мой знакомый раввин прислал мне сообщение с просьбой о помощи.
“Эллиот! Пожалуйста! Если ты рядом, помоги! Мне очень нужен кто-то, кто может стать свидетелем подписания ктубы. Свадьба празднуется в твоем районе, и сейчас нет больше евреев, которые могли бы срочно прийти. Это огромная мицва, пожалуйста, спаси!”
Я почувствовал волнение. Это было что-то новое для меня, я вообще ничего не знал о законах еврейских свадеб, и сложившаяся ситуация казалась каким-то крутым практическим обучением. Мне было странно, что жених и невеста решили пожениться в местном спортивном баре, но, может быть, я просто чего-то не понимал в этом деле. Я был новичком в большинстве сфер иудаизма, но очень хотел учиться.
И вот кипа на моей голове. Я быстрым шагом направлялся к бару, чувствуя нервное возбуждение. Вышибала на входе вопросительно посмотрел на мою голову и указал на дверь за ним. Жених и невеста, их родители и несколько друзей перешептывались, стоя вокруг стола в небольшой боковой комнате бара.
Я сразу понял, что раввин еще не прибыл к месту проведения свадьбы, поэтому пока я оставался единственным человеком в комнате, похожим на еврея. Все остальные выглядели как типичные жители Нью-Йорка, склонявшиеся к стилю хипстеров: татуировки и пирсинг в сочетании с одеждой высшего класса.
На столе лежал большой брачный договор, написанный на иврите по всем канонам каллиграфии, очень красивый и дорогой на вид. Рядом стояло несколько бутылок виски и бочонки крафтового пива. Один из гостей спросил, может ли он предложить мне выпить, а затем сфотографировал меня так, чтоб на снимке было видно кипу.
Всего лишь несколько месяцев назад я был бы скорее гостем на этой вечеринке, а не соблюдающим шабат мужчиной, который по еврейскому закону имеет право следить за обменом обручальных колец и подписывать юридические документы. Но моя жизнь сильно изменилась, и я был рад этому.
Только недавно я начал соблюдать субботу и придерживаться кашрута. Я посещал занятия по Торе и Талмуду после работы дважды в неделю. Я начал изучать базовый иврит. Спустя годы после окончания реформистской еврейской школы, которую я посещал каждое воскресенье, пока не дошел до старших классов, хитросплетения и повороты на дорогах судьбы привели меня к серьезному переосмыслению моих корней.
Все присутствующие на свадьбе были очень милы, они познакомились со мной и поблагодарили, что я смог прийти. Наверное, они думали, что я был кем-то вроде будущего раввина — с глубокими познаниями о тонкостях проведения церемонии. Вряд ли они подозревали, что на самом деле я знал еще меньше, чем они сами.
В ожидании появления раввина я написал сообщение своему религиозному другу о том, что собираюсь стать свидетелем подписания ктубы, полагая, что он будет гордиться мной и порадуется, что я познаю что-то новое в традиции. Но его реакция застала меня врасплох.
«Ты должен рассказать раввину, что тебя усыновили. Поскольку твоя биологическая мать, возможно, не была еврейкой, то и ты, наверное, не считаешься евреем в соответствии с законом, и это может стать большой проблемой для жениха и невесты».
Я был ошеломлен. Время от времени факт моего усыновления всплывал в моих мыслях, когда я узнавал что-то новое об иудаизме, но я никогда не думал именно об этой стороне вопроса. Теперь меня подозревали — нет, даже обвиняли! — в том, что я могу быть не евреем. Меня охватили одновременно гнев, негодование и беспокойство.
Какое лицемерие, подумал я! Все эти гости, которые были более «еврейскими», чем я, объедались чизбургерами с беконом, а я, видите ли, оказался тем, чье еврейство подвергнуто сомнению? Я соблюдал шабат и кашрут! Всего несколько минут назад я шел в кипе по оживленной улице, притягивая взгляды (и часто недружелюбные), и делал это во имя еврейства. Что, значит, я теперь не еврей?!
Должен ли я рассказать раввину?
Когда я сидел в смятении, в комнату наконец вошел раввин. Наполнялись бокалы, раскрывались объятия, приближался главный момент, ради которого все собрались. Я должен был решить прямо сейчас: прервать свадебную церемонию нерелигиозной еврейской пары или скрыть свой секрет и, возможно, аннулировать этим их юридические документы? Оба варианта были для меня мучительными.
Я решил, что раввин должен все знать и сам решать, что делать; у меня не было права хранить эту тайну. Я не знал всех последствий, поэтому нуждался в наставничестве и совете более опытного человека. Но зайти теперь в комнату, полную ликующих танцующих хипстеров и восторженных родителей молодоженов, было очень непросто.
Пока раввин танцевал с женихом и все распивали виски, я попробовал отозвать его в сторону, чтобы поговорить. Но каждый раз, когда я оказывался уже достаточно близко, чтобы привлечь его внимание, какой-то другой гость случайно в танце отталкивал его, задавал ему вопрос или просто горячо благодарил.
Прежде чем я осознал, что происходит, раввин достал кипу и положил ее на голову жениха, пока тот изо всех сил пытался произнести какие-то слова на иврите. Затем жених поставил свою подпись в отмеченном месте. Потом невеста. И раввин. Все гости щелкали фотоаппаратами, смеялись и радовались. Настала моя очередь подписывать ктубу, больше ждать нечего. Я осмотрел комнату и затаил дыхание.
Я подписал.
Сразу после этого, когда было налито еще по одному бокалу, и все снова начали обниматься и фотографировать, я наконец-то смог выхватить раввина из толпы.
«Слушай, я приемный ребенок. Мне сказали, что это может быть проблемой, и мне нужно было сразу рассказать тебе об этом, но я не мог привлечь твое внимание вовремя…»
«Э-э … э … ладно, это не проблема, поговорим, когда они разойдутся».
Достаточно скоро время подошло к обеду, и ктуба была убрана в специальный футляр, который держал один из гостей.
Мы с раввином вышли на улицу. Я объяснил, что не хотел портить церемонию, и мне очень-очень жаль, что я раньше ничего не сказал. Но раввин заверил меня, что это не имеет большого значения и что он обо всем позаботится. «И да, Эллиот, — сказал он, положив руку мне на плечо, — я знаю парня, который может помочь тебе с гиюром».
С гиюром??? Да я же был самым еврейским из всех на этой свадьбе, не считая раввина! Гиюр?! Само это слово подразумевало, что все, над чем я так усердно работал, было сфальсифицировано.
Я хотел снять кипу с головы и выбросить в сточную канаву. Я хотел заказать чизбургер с беконом, не только потому, что мог, но потому, что я просто обязан был просто показать всем, что не подхожу для участия в миньяне. Я весь кипел изнутри. Но все же я нашел в себе силы вежливо сказать раввину, что еще обращусь к нему.
“Хорошего шабата!” — сказал он.
“Взаимно.”
Мы расстались. Я так и не снял кипу, возвращаясь домой, но мне было очень грустно. Через час я уже должен был ехать в Бруклин на вечернюю шабатнюю трапезу к моим кузенам. Прежде я собирался возвращаться из гостей пешком, так как уже наступит шабат, но теперь не знал, должен ли беспокоиться по этому поводу.
В квартале от своего дома я услышал голос.
“Шабат шалом! Извините, шабат шалом!”
Я поднял глаза. Передо мной стояли две девушки в длинных юбках и держали пакеты с едой.
“Мы испекли дополнительную халу для шабата, но не сможем ее использовать. Мы видели, что вы еврей; может быть, вы могли бы съесть эту халу за сегодняшней вечерней трапезой? Они кошерные, честное слово!”
Я не знал, что сказать. Попытался улыбнуться, но чуть не заплакал. Я просто смотрел на них с недоумением и постепенно успокаивался, объясняя девушкам, что как раз направляюсь в Бруклин на трапезу в семейном кругу, и мы будем очень рады иметь на столе еще одну халу. Мы пожелали друг другу «шабат шалом» и разошлись.
Я посмотрел на халу, еще теплую, посыпанную корицей с сахаром. Теперь я знал, что буду делать. Это было лишь еще одно препятствие, которое мне оставалось преодолеть.
Родители
Один из самых сложных пунктов процесса гиюра — это объясниться с родителями. Они дали мне еврейское образование. Они всегда делали акцент на изучении истории Холокоста. Моя мама даже разработала особую политику: она готова была давать мне по 20 долларов за свидание, если бы девушка была еврейкой (и это долгое время срабатывало).
Мои родители всегда были очень любезны и уважительно относились к тому, в какой степени я интересуюсь иудаизмом. Они были искренне заинтересованы, когда я решил, что могу взять на себя соблюдение такого еврейского закона, как омовение рук перед употреблением в пищу хлеба или произнесение молитв. Я всегда старался отвечать с максимально возможной ясностью, объясняя им свою мотивацию и этим лишь усиливая ее изнутри. Это был здоровый процесс, и мой рост как еврея не ставил между нами никаких преград.
Я размышлял. Если я не являлся евреем в соответствии с законом, то мой брак с еврейкой считался бы недействительным. Фактически, в Государстве Израиль, исходя из моего нынешнего статуса, я не имел бы права на заключение брака. Я не был бы обязан соблюдать 613 заповедей, включая шабат и кашрут, а ведь эти законы мне нравились, и я приложил серьезные усилия, чтобы начать им следовать.
Я даже решил пройти тест ДНК, и он показал, что я «на 43% еврей», а это означало, что, по всей вероятности, один из моих биологических родителей был евреем, а другой не был. Это запутало все еще больше. Согласно Торе, еврейство передается только по матери. Если моя биологическая мать была еврейкой, я тоже был евреем. Но если мой биологический отец был евреем, я был неевреем.
Я не хотел жить с облаком сомнения, которое надо мной парило. Мне нужно было быть уверенным в том, что я еврей по всем мнениям. Важно, если не для себя, то хотя бы для будущей жены и детей. Я начал осторожно исследовать имеющуюся информацию, расспрашивать родителей об обстоятельствах моего усыновления и есть ли у них были идеи, являлись ли мои биологические родители евреями.
Но сомнение в моем еврействе, оказывается, было не только у меня, но и у моих родителей. И когда я был маленьким, они обеспечили мне гиюр с миквой и обрезанием, правда, занимался этим не ортодоксальный раввин, а консервативный. Уверен, в их головах, как и в моей, таился вопрос: «Неужели этого недостаточно?»
Мои родители не совсем понимали, что я делаю, но всячески меня поддерживали. Они знали, что велика вероятность того, что этот вопрос в конечном итоге встанет. Они всегда были очень заботливы ко мне, и эмоционально, и физически, но стремление к иудаизму было духовной потребностью, которая была вне их контроля. И в этом случае они не смогли дать мне все, в чем я нуждался.
В этот момент у меня было два варианта: искать моих биологических родителей только по той причине, что я хочу определить свой статус еврея, что нанесло бы моим любящих родителям несказанную травму, или пройти настоящий гиюр и устранить все сомнения. Ответ был очевиден. Я не собирался подвергать своих родителей такой боли.
Принятие иудаизма
В конце концов, процесс принятия иудаизма стал для меня замаскированным благословением. Раньше продвижение вперед по выбранному пути шло довольно медленно и было порой весьма трудным испытанием. Я боялся, что мои нееврейские друзья не поймут меня, а мои нерелигиозные еврейские друзья просто возмутятся. И я начал скрывать свое соблюдение. Большинство даже самых маленьких шагов, которые я делал в традиции, приходилось скрывать от друзей и семьи, а я погрузился в новую жизнь.
Я отключал свой телефон в пятницу и подключал только после шабата, просто не отвечая друзьям, которые хотели пообщаться. Я говорил, что у меня были планы, поэтому не вышло пойти в стейк-хаус, или заказывал в ресторанах веганские блюда, объясняя, что я стараюсь следить за здоровьем, хотя на самом деле я просто хотел соблюдать кашрут.
Но теперь больше не надо было прятаться. Все было предельно открыто.
“Я нахожусь в процессе гиюра. Сейчас я соблюдаю шабат и кашрут, поэтому не удивляйтесь, если я не смогу пойти в кино в эти выходные или поужинать с вами в день рождения Джоша.”
Сначала мои друзья были несколько скептически настроены, но потом увидели, что я отношусь к этому серьезно, и что моя личность практически не изменилась. Свободное время я проводил все так же разнообразно, и даже если казался немного задумчивым и серьезным в разговоре, я оставался тем же Эллиотом. Мои друзья даже начали писать мне сообщения, когда им доводилось выполнить какую-то заповедь — точно как я сам раньше делал с моими религиозными друзьями.
Я присоединился к общине, которая находилась в моем районе, и в ней был фантастический раввин, во всем мне помогавший. Несколько прихожан рассказали, что они сами или их супруги были герами. Это оказалось нормальным явлением, к которому относились более чем уважительно.
Я больше не прятался. Пугавшее в начале решение принять гиюр привело меня в новый прекрасный мир.
Погружение в воды миквы и танцы с раввинами Бейт-Дина (еврейский суд) после завершения процесса моего гиюра стали самыми душеподъемными моментами в моей жизни. Я завершил почти годовой процесс гиюра в пятницу днем, незадолго до шабата, и на следующее утро меня уже вызвали к Торе для моей первой алии (прочтения отрывка Торы).
Раввин лорд Джонатан Сакс, чьи книги сыграли важную роль в моем погружении в иудаизм, был приглашенным гостем в моей синагоге в тот шабат. Сразу после моей алии раввин общины, рав Сакс и мужчин, из которых обычно состоял миньян, встали и начали петь и танцевать со мной вокруг бимы. Радость, которую мы испытывали тогда, была неописуема. Это была поистине радость возвращения домой.
