Крокетт, штат Техас, вряд ли можно назвать опло­том Торы, ведь даже несколько реформистов, проживающих в округе, никогда так и не удосужились оборудовать какое-нибудь здание для своих религиозных нужд.

Это ничуть не беспокоило Эрика и Лорен Бреннер. Более тридцати лет назад их иудаизм был официально подтверж­дён на церемониях бат- и бар-мицвы, и теперь хранился в законсервированном виде. В солнечном Крокетте они смог­ли создать идеальную американскую семью (хотя и без со­баки), работать за хорошие деньги и вести жизнь, свободную от всяческих религиозных осложнений.

В таком окружении выросли Джоди и Дэйв Бреннер. Эрик и Лорен никогда бы не поверили, что кто-то из их детей может однажды стать религиозным. Если бы какой-нибудь провидец или индийский маг такое бы предполо­жил, то, скорее всего, они бы захотели уточнить, о какой конкретно религии идёт речь.

Ни окружение, ни образование, ни какие-то личные интересы не привели к тому, чтобы иудаизм рассматривался как одна из возможностей, не говоря уже о том, чтобы его выбрать. Но каким-то образом это произошло.

Когда Дэйв закончил свой первый учебный год в колледже, он начал думать, как бы ему пооригинальнее про­вести лето, и в конце концов решил стать одним из бесчисленного множества велосипедистов, колесящих по миру, а затем написать об этом книгу.

Всё шло гладко, пока он не добрался до Турции. Марш­рут таких поездок, как правило, определяется лишь очеред­ным импульсом и следует капризам. Группа велосипедистов по дороге провела экспромтом совещание, куда следует дальше ехать, а куда  не стоит. В принципе, мир круглый, и в конечном счёте вернёшься на то же самое место, соглас­но заумным теориям. Особенно если при себе иметь папину кредитную карточку. Дэйв и его приятели не были ограни­чены ничем: не надо было придерживаться маршрута, время не поджимало, да и не было назначено никаких встреч.

Турция служила для велосипедистов перепутьем. Пря­мо по курсу лежала Азия, на север — СНГ, на юг — Африка. Дорога на север, однако, фактически включала в себя также осмотр Новокузнецка, Красноярска, Новосибирска и прочих прелестей Сибири, что, по слухам, лучше всего было делать зимой. Продолжать путь в восточном направлении означало пересечь бескрайние пустыни Омана и Пакистана, что было просто необходимо пережить летом. Двигаться на юг — это хорошо, но тогда не будет никакой возможности проехать через мирные ландшафты Судана и Руанды. А без какого-нибудь скромных размеров восстания, войны и голодающих беженцев — о чём же тогда эти юные искатели приключений смогут написать домой?!

---

Что же делать? Возможно, это была просто счастливая случайность, особое чутьё или Б-жественная ирония, но, так или иначе, Дэйв решил направиться на юг через юго-восток — в короткое путешествие по Израилю и Иордании.

ИЗРАИЛЬ ЯВНО ОТЛИЧАЛСЯ от Румынии, Болгарии и Турции. Дороги, как ни странно, освещались, телефоны работали, а туалеты часто оказывались чистыми. Куда бы он ни направился, везде были туристы.

В Израиле, однако, достопримечательностями были не огромные дворцы, не внушительные крепости, не роскош­ные сады и не зеркально гладкие озёра, а ничем не укра­шенные религиозные места. Им не было конца. Они были везде. Для человека, чьё знакомство с религией любого рода ограничивалось пасхальными шоколадными зайцами, нео­жиданно попасть в мировой «духовный эпицентр» было серьёзным потрясением. Это было восхитительно, запредель­но и определённо круто.

Он побывал в Назарете и в Хевроне, в Вифлееме и в Тверии, в Хайфе и в Иерусалиме. Посетил Армянский па­триархат и Виа Долороза, церковь Спасителя и Храмовую гору с мечетью Аль-Акса, а также, естественно, Стену Пла­ча — Котель.

На самом деле, у Котеля не было ничего особенного: просто камни, широкая площадь, странные птицы, гнездящиеся в негустой листве; зато это всё идеально подходит для фотографирования. Отсутствие скамеек, алтарей и из­ысканных ковров компенсировалось удивительным собра­нием разнообразной публики. Здесь можно было встретить всех и каждого, включая и человека, который заботился о том, чтобы еврейский юноша добыл у Котеля не только моментальный фотоснимок и картонную кипу, но и что-то ещё.

Нет, Дэйв никогда не слышал ни о ешиве, ни о Торе, но  он был евреем — в генетическом смысле.

Зайти на урок? Почему бы и нет? Ведь ради этого и было начато всё это путешествие на велосипеде — пробовать, от­крывать, учиться. Он соглашался и на гораздо более стран­ные предложения на протяжении своей поездки.

Урок был захватывающим, и с таким он прежде в жизни не встречался. Так что он остался ещё на несколько встреч; он даже остался на уик-энд. Он даже отложил поездку в Петру.

Дэйву нравилась ешива, а в иудаизме он обнаружил смысл. Такого не случалось ни в Индонезии, ни Малайзии, ни в Бурунди, ни в Того. Но так произошло с еврейским мировоззрением, Мишной и элементарным ивритом.

Дэйв посвятил пять месяцев изучению своей религии и пришёл к выводу, что настало время обратить внимание на родительские требования, предупреждения и угрозы и на­правиться обратно в реальный мир, в Крокетт, штат Техас. Его новоприобретённый энтузиазм по поводу иудаизма был встречен упорным сопротивлением со стороны родителей. Он утверждал, что родители не знают толком, против чего они, собственно говоря, выступают, но и это утверждение становилось поводом для спора, только разгоравшегося из-за религиозного пыла молодого человека.

Учителя Дэйва в ешиве пытались убедить его, что ему слишком рано покидать Иерусалим. Они утверждали, что ещё не был заложен прочный фундамент для противостоя­ния американским соблазнам и не выработан стойкий дух для борьбы с недружелюбным домашним окружением.

Но какие-то отдалённые уголки сознания Дэйва Бренне­ра оставались глухи к этим объяснениям. И после двадцати одной недели начального еврейского инструктажа он вер­нулся (на этот раз самолётом) в солнечный Крокетт, штат Техас.

Если бы только Бреннеры жили в районе Далласа, то ешива скорее всего привлекла бы своих американских кол­лег к поддержке и помощи. Но Эрик и Лорен, не совсем уж и случайно, выбрали для своего проживания место, где по­близости не было вообще никакого еврейского населения. Крокетт был настолько далёк и изолирован, что опасность еврейского вторжения была исключена.

Старшие Бреннеры недоброжелательно отнеслись к эксцентричности своего сына и обозначили иудаизм тремя определениями: абсурдный, никчёмный и недопустимый.

Дэйвид никак не мог понять, почему религия, которая для них ничего не значила, всё же так много для них зна­чила. Они развернули целую инквизиционную кампанию против абсурдного, никчёмного (молитвы и кашрут) и не­допустимого (соблюдение субботы). Крестовый поход вёлся всеми средствами. Его родители фактически запретили ему соблюдать субботу — это было серьёзным затруднением, ибо у него не было возможности проводить субботу в религиоз­ных семьях где-нибудь в округе.

Преподаватели Дэйвида оказались правы: несмотря на все его добрые намерения и искренность, он не был готов отражать нападение, ожидавшее его дома. Его изводили с утра до вечера и требовали отказаться от «идиотского сред­невекового образа жизни». Единственной формой защиты его стало терпеливое ожидание, как у праотца Авраама, Б-жественного сигнала, знака, который каким-нибудь обра­зом смог бы его уверить, что он стоит на правильном пути.

Однажды в пятницу вечером, когда Дэйвид самым жал­ким образом пытался провести субботнюю трапезу под кри­ки бушевавших противников, он, в конце концов, сдался. Не в их присутствии — он не хотел, чтобы они праздновали по­беду. Но он пришёл к мысли, что, в отсутствие знака свыше, соблюдение субботы не стоит таких огромных усилий.

Позднее тем же вечером Дэйвид решил дать передыш­ку своему измученному мозгу. Усевшись в мягкое кресло в большой комнате, он включил телевизор. Он давно уже не смотрел передачу Дэйвида Леттермана, а этот полуночный комик всегда славился остроумием и мог развлечь.

Первым гостем Леттермана был известный журналист, который только что вернулся из продолжительной команди­ровки на Ближний Восток. Леттерман поприветствовал его и задал казавшийся совсем не отрепетированным вопрос:

– Что в израильской жизни вас больше всего поразило?

Журналист немного подумал и сказал:

– Ну, сегодня, в пятницу вечером, в Израиле выходной. И хотя не все израильтяне соблюдают субботу, есть такое спокойное, почти осязаемое ощущение того, что суббота – это день отдыха. Кого бы вы ни встретили в субботу, даже абсолютно незнакомых людей, каждый обязательно поприветствует вас словами «Шабат шалом!».

Леттерман улыбнулся, услышав такой ответ, и сосре­доточил свой взгляд на госте. Тот пожелал ему: «Шабат шалом, Дэйв!», на что Дэйвид Леттерман ответил теми же словами.

Дэйв Бреннер непроизвольно вцепился в ручки кресла. Это — знак или что же это? В дальнейшем ходе передачи каждого нового гостя встречали словами «Шабат шалом!».

На съёмочной площадке находились три оператора. Чтобы упростить редактирование и обеспечить более плав­ные переходы, режиссёр был на связи с операторами и через наушники сообщал, кто с какого ракурса должен снимать. Хотя все эпизоды и были хорошо отрепетированы, для про граммы такого формата требовались гибкость и молниенос­ное принятие решений.

Они всегда начинали с кадра, где видно всех присутствовавших и постепенно фокусировались на звезде. А заверша­лось шоу в обратном порядке: кадр с Леттерманом, затем крупный план всех гостей, а потом вся брызжущая весельем аудитория, радостно и послушно подчиняющаяся сигналу «Аплодисменты!», загоравшемуся в случае необходимости.

Но сегодня всё было по-другому. Главный оператор дал понять, что он хочет отойти от обычного порядка. Начиная с мёртвой точки, он перевёл камеру прямо на середину и приблизил изображение, так что в последние десять секунд передачи был дан крупный план не Дэйвида Леттермана и не аудитории, а рта именитого гостя.

И что же произнесли эти знаменитые уста, зарплата ко­торых исчислялась шестизначными числами? Они заверши­ли передачу всё теми же словами, которые повторялись весь вечер: «Шабат шалом, Дэйв!»

Весь экран целиком — четверть миллиона пикселей, 24-битовый цвет  лично пожелал Дэйву Бреннеру «Шабат шалом».

Он сидел, прикованный к месту. Он не слышал ни апло­дисментов, ни перечисления участников. Он не слышал, как его мать кричала что-то или как коты завывали снаружи. Всё, что он слышал, это слова «Шабат шалом, Дэйв!», повторяв­шиеся снова, снова и снова в его мозгу в ритме мантры.

Дэйвид Бреннер получил знак свыше, которого он так страстно ждал. Три дня спустя он направился обратно в Из­раиль — он не хотел, чтобы эта связь ослабела… никогда.