Сумеречный час прохладного дня, залитого солнцем. Горячий туристический сезон незаметно промелькнул для группы проводников, столь занятой на протяжении последних месяцев и вновь освободившейся, дабы почтить своим присутствием еженедельное заседание гидов.
Компания расположилась за круглым столиком кафе, прямо на одном из тротуаров Иерусалима. Народу было известно о том, что настал черед Хаима, при этом обещано, что они не разочаруются. Хаим хранил свою историю целое лето, ожидая ближайшего шанса поделиться ею с коллегами по цеху, когда все соберутся вместе. «Мои братья и товарищи», – обратился он к присутствующим, – «рассказ, который вам предстоит услышать, поразит вас. Возможно даже, что вам будет крайне трудно поверить в реальность произошедшего. Но знайте: абсолютно каждое слово – правда».
Он повременил с продолжением, покуда звучали комментарии, шуточки и замечания, ведь любой открывал повествование подобным образом. «В первых числах Элула мне поступил звонок от генерального директора солидной иерусалимской компании, он регулярно присылает достопочтенных клиентов. Тот человек попросил меня встретить в аэропорту его партнера, бизнесмена из Америки. И на пути в Иерусалим провести ему подробную обзорную экскурсию по поселениям Коридора. Я, конечно, согласился».
«Итак, по прибытии меня ждал ни больше ни меньше сам Марвин Гольд. Что тут скажешь – чистое золото!! Американский турист, сошедший со страниц книг. Всем вам знаком этот тип. Далее Марвин Гольд устроился на заднем сидении, а я погрузил его неподъемные одинаковые чемоданы в багажное отделение».
«Вскоре мне стало практически нечем дышать, однако, несмотря на то, что курю редко, я достал сигарету, причем не только из соображений самообороны. Марвин подался вперед с присущей ему истинной американской вежливостью: «Вот, позвольте…» – протянул он мне, естественно, зажигалку – «Дэниел!» – воскликнули хором слушатели. «Именно. И тут я увидел нечто, приведшее мое тело в дрожь, и чуть не потерял управление. Остановив машину на обочине, я попытался совладать с собой, а Марвин поинтересовался: «Что случилось, милый мой? Ты выглядишь так, будто встретился с призраком».
«Он еще раз наклонился, чтобы передать огонь моей потухшей сигарете, и я повторно наблюдал за его рукой – действительно, глаза мои меня не обманули». «Ой, подумаешь, не преувеличивай. У половины жителей Государства Израиль есть такая штука», – крикнули Хаиму его соратники. «Терпение, господа мои, вообще-то перед вами рассказчик. Я повернулся к Марвину и произнес: «Извините меня, господин Гольд, но я не мог не заметить цифры на Вашей руке». Марвин на мгновение замолчал, а затем повел речь: «Ты, вероятно, думал, что я просто избалованный американский визитер, у коего одежда с иголочки, дорожные сумки из кожи, дорогущее заморское курево и набитый в соответствующем изобилии живот – «золотая жила». Теперь, юноша, позвольте ввести Вас в курс дела».
«Я со своей стороны заплатил сполна. Поверь мне, в Аушвице было не во что одеться, там не нашлось бы и тряпки. Единственный портфель, взятый с собой, у меня немедленно отобрали. Насчет еды я вовсе промолчу, а запаху, которым от меня несло, явно не была причиной кубинская сигара стоимостью пять долларов за штуку». «Я задал ему вопрос, остался ли кто из его семьи в живых после Катастрофы. «Мне неизвестно», – пропел он. – «Мой брат и две мои сестры, мои родители, мои дяди и тети и все двоюродные братья и сестры – все как один погибли».
«В тот же миг его произношение американского южанина утратилось, сменившись выговором европейского еврея. Он поведал мне о том, что по окончании войны пробовал отыскать своих родственников разными доступными ему путями, однако усилия оказались безуспешными. Пелена влажности окутала его глаза, он вынул из кармана носовой платок белее снега на вершине горы Хермон и, вытирая слезы, предался воспоминаниям: «Мой старший брат Сули стоял передо мной в очереди на распределение по газовым камерам Аушвица, и тогда я видел его в последний раз. Других членов нашей семьи отправили в Берген-Бельзен и Бухенвальд. Никто не уцелел, но, как ты видишь, друг мой, я, оставил все позади и начал жизнь с чистого листа».
«Я спросил, не против ли он, если мы сделаем небольшой круг, отклонившись от намеченного маршрута. Марвин согласился, однако выразил нескрываемое любопытство, а я молниеносно затих и нажал на педаль газа». Хаим почувствовал, что пора ненадолго прервать выступление, в то же время напряжение сюжета набрало очередные обороты. Заказав дополнительную партию напитков и пирожных для собравшихся, он подождал, пока официант принесет угощение, затем возобновил свое повествование.
«Мои братья и товарищи, вот уже пару лет подряд вы прекрасно меня знаете: соблюдающий еврей в возрасте около тридцати, женат, двое детей, простой и мягкий характером. Но еще десять лет назад то был совершенно другой человек. Когда я приехал в Израиль из США, меня звали Чарли. Я отправился сюда по тому же принципу, что и прочие тысячи наших молодых собратьев круглый год: недавно завершенная учеба в колледже и неустроенность, следовательно, решение попытать счастья через «жизненный опыт» – притом с большой буквы!! Вы бы в два счета сравнили меня с «битником», сгорбившимся под тяжестью огромного рюкзака за плечами, напоминающего телефонную будку, в высоких ботинках с заклепками и выцветших джинсах, обрезанных выше колен».
«Удовлетворив свою потребность в скитаниях и исчерпав денежные ресурсы, я присоединился к нескольким своим друзьям, работавшим волонтерами подготовительного проекта в кибуце. Эта программа, как вам известно, посвящена добровольной занятости еврейской молодежи со всего мира ручным трудом, к которому не притронется ни один уважающий себя кибуцник, за жилье и питание. Меня послали в кибуц «Рамат При» поблизости озера Кинерет. Кибуц основали репатрианты-халуцим первой волны алии в конце XIX века».
«Его создатели, приверженцы социализма из Европы, поднялись в эту страну еще до Первой мировой войны, покинув не только семьи, но и религиозное наследие. В кибуце реализовали идеал жизни, свободной от всяческих следов прошлого и заветов праотцов. В защиту «Рамат При» отмечу, что после Второй мировой войны кибуц приютил нескольких бывших узников концлагерей, среди них попадались и самые трудные случаи так называемых «музельманов» – ходячих скелетов, пострадавших больше остальных от зверств нацистов, да сотрется их имя и память о них, – людей, изможденные и изувеченные тела которых стали угнетенными не меньше, чем сломленный и разбитый дух».
«Можно уверенно утверждать, что практически нереально наладить контакт с «музельманом», они общаются лишь с товарищами по несчастью, с теми, кто прошел все идентичные адские муки, ведь только они в силах понять друг друга. Эта группа лиц отвечала за выполнение простейшей физической работы в кибуце. Меня же определили на консервный завод. Туда вывозилось сырье, не пригодное для продажи, или банально – лишняя часть урожая. На месте плоды измельчались и превращались в различные соки, пюре и концентраты».
«Каждое утро приезжали тракторы и грузовики, переполненные фруктами. Моей задачей было опорожнять багажники машин и отправлять содержимое в пасть громадного перемалывающего агрегата. Механическая рутинная работа такого рода, не исключающая риска, считается превосходной в целях минимальной квалификации юного волонтера. Однажды пламя кибуцного идеала внутри меня уже догорело, тамошний завтрак перестал пробуждать аппетит, и я вышел на смену, когда мои ребята еще ели».
«Заведя нагруженный яблоками трактор, я подогнал его к пасти комбайна и спустился, чтобы включить его мотор. Потом я взобрался на плодовую кучу и принялся горстями сбрасывать ее в утробу гремящего агрегата. То, что стряслось далее, полностью перевернуло течение моей жизни. Подошвы сандалий, не высохшие от утренней росы на траве, где я проходил, заскользили по фруктовому холму, и я слетел в страшное логово махины. Мое падение сдерживалось потоками яблок, приземлявшихся в утробу измельчителя, однако его лезвие перетягивало на свою сторону плоды и с ними – мое туловище, устремившееся к неминуемой гибели. Я завизжал».
«Я орал о помощи срывающимся голосом, но мощный гул двигателя заглушал все мои вопли. Из последних сил я пытался подняться на снижающуюся горку фруктов, однако не нашел какой бы то ни было точки опоры на толще вращавшегося металла перемалывающих ножей. Оставалось недолго до того, как моя нога очутилась в ловушке жестокой челюсти комбайна. Я чудовищно взревел не столько от ужасающей боли, овладевшей мною, сколько от четкого осознания того, что мое и без того короткое бессмысленное существование катится к близкому горькому концу».
«Я закрыл глаза, и впервые за все время мои уста вознесли молитву: «Б-же всемогущий, не позволяй мне так умереть. Я же еще ничего не успел. Дай мне шанс сделать что-нибудь значимое в жизни!» Вдруг какое-то странное существо возникло перед моими глазами, устремленными ввысь. В тот час я, видимо, пребывая в шоке, колебался на грани летального исхода, так как убедил себя в том, что ангел смерти предстал моему взору по вознесении на небо, закрепляя за мной личный код, выбитый на полоске человеческой кожи».
«Эта полоска кожи растянулась, по правде говоря, вдоль руки моего спасителя. Я ухватился за нее остатками сил, и она перенесла меня со дна ямы в надежное убежище. До минуты потери сознания я успел вычислить, что татуированная рука принадлежала «музельману» Залману, функцией которого было подметать древесную стружку на лесопильне кибуца». Публика сидела не шелохнувшись и слушала Хаима, затаив дыхание. Кофе в чашках давно остыл, последние осенние мухи кружили над нетронутыми кусками тортов.
«Не стану утомлять вас деталями процесса реабилитации, отмечу лишь, что мою ногу ампутировали выше колена и сделали для нее протез. В течение длительного периода выздоровления мне предоставилась возможность поразмышлять о том, как я жил до сих пор, о сути бытия и о будущем, полученном в подарок свыше. Я никогда больше не возвращался в «Рамат При», и, желая разобраться в смысле своего еврейства, переехал учить Тору в Иерусалим, проведя так четыре года. Чарли взял имя Хаим и решил обосноваться здесь, в Израиле».
«Наступила пора оформить статус постоянного жителя страны, и меня пробрала сильная дрожь, как только я увидел, что последние четыре знака моего идентификационного номера в документе от Министерства внутренних дел совпадают с теми, что я считал с десницы простертой небесного избавителя – «посланника», благодаря кому я не умер, – они навечно отпечатались в моем сознании. Из министерства я отправился прямиком домой к жене в нашу новую квартиру, ошеломленный. Жена встретила меня чудесной новостью о том, что телефон, заказанный нами много месяцев назад, настроили аккурат в тот день поутру. К своему изумлению я констатировал факт тождества четырех первых цифр нашего домашнего номера тем же, что указаны в моей «высшей» последовательности».
«Следует ли полагать это все беспрекословным стечением обстоятельств? Или, вероятно, это заботливая рука Всевышнего дает мне персональный урок? Я резко поднял телефонную трубку и набрал номер кибуца. Связь была хуже некуда. Я прокричал в микрофон, что прошу соединить меня с Залманом из столярной мастерской. Спустя энное количество времени я услышал его голос издалека».
«Залман, это я, Чарли», – произнес я громче, – «тот парень, ты уберег его от смерти в плодовой молотилке. Помнишь? Я… Я…» Я не знал, что сказать. Что бы вы сказали тому, кто вернул вас из мира мертвых? «Спасибо… Большое спасибо, Залман», – выдавил я просто. Он промычал нечто невнятное и повесил трубку. Все это произошло много лет назад, при этом я ни за что не смог бы забыть Залмана – да и как стереть память о том, что комбинация чисел, выгравированная на его руке, всегда покоится у меня в кармане, в моем удостоверении личности, и написана у меня дома, на поверхности телефонного аппарата, а моя искусственная нога служит беспрестанным напоминанием? – Должен признать, мне ни разу не довелось достойно отплатить ему за его доброту и милосердие, выразить благодарность. До тех пор, пока Марвин Гольд, вечный турист, не повернулся к переднему сидению автомобиля с горящей зажигалкой…»
«Но давайте на секунду вернемся к моей машине, совершавшей противозаконный объезд после разворота на шоссе, которой весь транспорт с обеих сторон яростно сигналил, при этом Марвин закидывал меня тысячей вопросов. Я обхватил руль обеими руками в попытке распрямить свое трясущееся тело, смотря во все глаза на дорогу перед собой, и молчал, как рыба. Так мы ехали два часа напролет в сторону «Рамат При», остановившись у ворот лесопилки кибуца».
«Я выпрыгнул из авто, молясь, хоть бы Залман находился там, хоть бы был жив. И вот, он на месте, подметающий стружку с пола, точь-в-точь, как в час, когда я покинул его столько лет назад, будто бы время остановилось. Залман оглядел меня со стопы моей ноги-протеза до головы, кивнул утвердительно, давая понять, что узнал, и продолжил работать. Я выбежал на улицу и лихорадочно выложил все вещи Марвина из багажного отделения на грязную землю. Марвин в бешеном гневе прорычал: «Что ты творишь? Ты с ума сошел?» Однако я не мог вымолвить ни слова».
«Мой язык приклеился к небу, горло пересохло. Открыв заднюю дверцу автомобиля, я намеревался выпустить Марвина наружу, а он сопротивлялся, не прекращая негодовать. Зеваки из кибуца начали толпиться рядом, и тут Залман показался из-за входа мастерской, опираясь на рукоять метлы. Любопытство Марвина взяло верх над его злостью, он вышел из машины. Подведя его к Залману, я расположил его руку, обрамленную золотыми часами, так, чтобы она размещалась параллельно вытянутой руке Залмана. Код Марвина вслед за кодом моего освободителя. А186042 и А186041 соответственно».
«Множество секунд подряд они стояли неподвижно, в тишине, мой американский гость в модной одежде и шикарных туфлях, и мой вызволитель с небес в заляпанных рабочих штанах и перепачканных сандалях. «Сули?» – прошептал Марвин в конце концов. – «Это ты?», и слезы потекли по морщинистому лицу Залмана. «Мендель?» – проговорил он надтреснутым голосом. – «Ты живой!» Оставив их наедине, я добрался обратно домой в Иерусалим, попеременно смеясь и плача». Черствые гиды так и сидели на своих местах, неведомая влага пробилась из-под их век, тяжелый ком застрял в горле каждого. Бледное солнце, какое бывает в Хешване, успело закатиться за горизонт иерусалимского неба, и поток свежего ветра прошелестел в верхушках сосен.
«Ну, Хаим», – не удержался один из мужчин, силясь восстановить улетучившуюся непринужденно-дружескую атмосферу, – «в кои-то веки тебе попалась крупная американская добыча, а ты умудрился даже не дождаться чаевых!» «Ты ошибаешься, Ариэль», – отреагировал Хаим. – «Марвин позволил мне оплатить величайший на моем веку долг. Ни единожды я не чувствовал себя богаче».
Из книги «О том, что на душе» издательства Фельдхайм, Иерусалим.
